RU: «НАШЕ»

Художник не избавлен от политического, с большой буквы, влияния, тем более находясь в столице государства, претендующего на континентальное лидерство. «ЗАВТРА». Алексей, расскажите, о ваших предшественниках в мире искусства, откуда Вы родом как художник?

Алексей БЕЛЯЕВ-ГИНТОВТ. В юности я интересовался, можно даже сказать был поглощён ар-нуво. Уже учась в архитектурном институте, совмещал занятие классическим рисунком с копированием лучших представителей этого стиля. Взрослея, как бы миновал в хронологической последовательности, пропустил через себя, при помощи советской книги «Кризис модернизма», все стили XX века. Гораздо позже, во второй половине девяностых, в связи с поступлением в круг «Новой Академии» Тимура Новикова, увлёкся неоклассикой. В разное время я испытал огромное количество влияний: юношей увлекался Обри Бёрдсли и Михаилом Врубелем.

«ЗАВТРА». После получения вами премии Кандинского ряд художников объявил вам информационную войну. Расскажите, каково положение дел в противоположном лагере современного искусства на данный момент.

 Алексей БЕЛЯЕВ-ГИНТОВТ. Для тех, кто не в курсе, я представил полотно «Братья и сестры» — пятиметровый золотой холст, на котором изобразил доступными мне способами 418 ликов: советские люди под репродуктором слушают сталинскую речь от третьего июля 1941-го года. Полагаю, что эта речь во многом определила стилистику Великого противостояния и, в конце концов, повлияла на стилистику победы. Большой Советский стиль враждебен псевдолибералам, к каковым относятся так называемые «актуальные художники». Эти люди абсолютно чужды нам, здесь живущим, по интуициям, культуре, я даже не берусь обсуждать их веру. Они агностики, гностики или, с православной точки зрения, практикующие сатанисты. Они и не должны понимать нас. Мы всегда и во всём им противоположны. Сейчас их всё чаще  называют либерал-фашистами по степени ненависти к памяти о Великой Отечественной Войне, к Советскому строю. В сознании народов они, безусловно, фашистами и являются, и, будучи на наших территориях представителями цивилизации, расположившейся по ту сторону океана, они и сами ощущают своё присутствие как инородное. Поэтому мы не могли не отреагировать, и имена организаторов провокации стали известны широкой общественности; расследованием их деятельности занялись специалисты. Рано или поздно, эта группировка будет обезврежена, но не мы поместили их в списки — они сами записались в них раз и навсегда.

         «ЗАВТРА». А какие сейчас с ними отношения: вы встречаетесь, есть ли какая-то общая тусовка?

 Алексей БЕЛЯЕВ-ГИНТОВТ. Как не было никаких отношений — так и нет. Лично я не знаком ни с одним из функционеров этого круга. Мои товарищи художники в Петербурге умерли, с парижскими же единомышленниками мы разошлись. Растет новая смена! Мы, евразийцы — православные, мусульмане, и вообще представители традиционных религий, а так же социалисты и коммунисты – носители континентальных смыслов. Нас большинство. События последних лет кристаллизовали крошечную, по отношению к славянской и тюркской народной массе, группу лиц, готовую убивать.  Причём в прямом смысле этого слова.

«ЗАВТРА». Вы идеологически близки Евразийскому движению. Кроме идентичности взглядов и следования общей философии движения, выполняете ли вы какие-то конкретные «партийные задания»?

 Алексей БЕЛЯЕВ-ГИНТОВТ. Я принимаю активное участие в жизни моего сообщества. Оформление книг, журналов, газет, изготовление листовок и плакатов — всё это, конечно же, я делаю, но мне кажется, что сумма созданных мною образов помогает продвигать идеи нашего движения опосредованно. Быть в движении — значит посвящать себя ему целиком и полностью. Русский пейзаж, дух континента, его ветра, наше евразийское солнце и наша евразийская луна — всё это формирует определённый человеческий тип, который трудно с кем-либо перепутать. Этот тип называется «Наше» (не путать с профаническим движением).

Но сама идея неподвластна начерченным границам. Границам временным, подвижным. Везде и повсюду появляются разработчики тем, или же эти идеи существуют помимо нашей воли, материализуются в пространстве. И не обязательно в Евразии — география не приговор. Мои плакаты пользуются популярностью в Юго-Восточной Азии. Я видел их же с южно-американскими и европейскими текстами. Это работает.

 «ЗАВТРА». Выходит, идея возвращения к традициям и единения народа близка не только нам, нашей стране и ближайшим, бывшим советским республикам, но и всему миру?

 Алексей БЕЛЯЕВ-ГИНТОВТ. В одном из прочтений Международного Евразийского движения есть ещё и Традиционалистский клуб, который набирает силу и возможности. Консервативно — революционные ячейки есть и в Европе, они вызывают всё больший и больший интерес. Я думаю, это последние носители смыслов. Ведь было бы странно, если бы такие идеи не существовали в Азии или, тем более, Южной Америке, где Теология Освобождения есть и всегда была идеальной почвой для пробуждения вооруженных общин верующих.

Сейчас идеи традиционализма, безусловно, переживают подъём и первый же проведённый в Подмосковье Традиционалистский слет, где присутствовали ведущие представители движения Запада и Востока — это доказал. Всё проходило в формате клуба, и выглядело необычайно — пятьдесят докладов в течение трёх дней показали чрезвычайно высокий уровень подготовленности принимающей стороны. Гости отмечали неожиданное качество подготовки и наших людей и совершенно особый интерес по сравнению с европейским, куда более прохладным взаимоотношениям с Традицией.

«ЗАВТРА». А как Вы считаете, может ли художник быть в стороне от политики и общества, или же человек, имеющий талант, должен его использовать на благо и во имя чего-то?

 Алексей БЕЛЯЕВ-ГИНТОВТ. На мой взгляд, даже на необитаемом острове, даже ведя предельно аскетический образ жизни, художник не избавлен от политического, с большой буквы, влияния, тем более находясь в столице государства, претендующего на континентальное лидерство. Поэтому я никоим образом не могу исключить себя из актуальных процессов. Родина в опасности!

«ЗАВТРА». Алексей, Вы живёте насыщенной и интересной жизнью. Расскажите, пожалуйста, о необыкновенных историях, удивительных событиях или просто запоминающихся моментах, приключавшихся с вами.

Алексей БЕЛЯЕВ-ГИНТОВТ. На дворе 93-й год. Уже пять часов я нахожусь под обстрелом в Останкино. Злая масса металла невидимыми очередями вражеских пуль проносится над нашими головами. По крайней мере, известен источник огня — тот самый корпус, который мы, безоружные, штурмуем. Откуда не ждёшь, появляются БТРы и БМП и ударяют нам в спину, поэтому приходится очень быстро перемещаться, ускользая от неожиданной угрозы. Несколько боевых вертолётов барражируют над нами, и они тоже в любой момент могут себя проявить. Мы засели у самой воды Останкинского пруда, передо мной ярко освещённый в ночи Шереметьевский Дворец, чуть левее тихо сияет краснокирпичная девятиглавая церковь – идеальная декорация русской жизни. И вдруг я вижу: откуда ни возьмись, по асфальтовой дороге вдоль пруда несётся такси, хотя давно уже здесь нет никаких машин, и даже «скорые помощи» расстреливают. Жёлтое с шашечками, оно устремилось к обороняемому корпусу, и понеслось навстречу своей гибели. Быть может те, кто в нем находились, пытались вырваться и не сориентировались в обстановке, а может быть что-то ещё. Тут ему навстречу на предельной скорости выкатывает БТР и начинает стрелять издалека, но по инерции продолжает движение, хотя живых внутри уже наверняка не осталось. Будто в замедленной съёмке я вижу, как советское такси переворачивается через верх и, кувыркаясь, продолжает лететь навстречу БТРу, не прекращающему всаживать пули в упор. Желтая «Волга» никак не может остановиться и, словно раненая птица, ещё несколько раз перекатившись через голову, в конце концов, приземляется наземь. Эта картина очень чётко отпечаталась в моей памяти, здесь всё: и Белая, и Красная Русь, в этот самый момент я понял, что инициирован войной.

Ещё в ту ночь я видел «чёрную женщину», о которой помимо меня вспоминали и другие участники событий. Это была золотая осень: великолепный, хрустальный, тёплый, душистый воздух; пёстрые листья, скошенные пулемётной очередью, колыхаясь, ложились нам на спины. В очередной раз мы залегли совсем близко от штурмуемого корпуса, переполненного солдатами-срочниками, спецназовцами и снайперами. Каково же было моё удивление, когда откуда-то из-за нас вышла женщина – очень высокая, блондинка, на высоченных каблуках, в чёрном латексном плаще, туго перетянутая поясом. Подиумной походкой она шла в сторону штурмуемого корпуса – туда, откуда летел металл. В это время за ней пряталось несколько человек – они приседали и, короткими перебежками, пытались её догнать, а она шла невозмутимо, быстро, энергично. Но тут огонь усилился и, когда я поднял голову, там никого уже не было. Её видели разные люди и в «Останкино», и у «Белого Дома». Событий было так много, и происходили они с такой быстротой, что только потом я понял странность этого появления. Хотя там было много странного. Я видел человека, который под огнём переодевал ботинки и что-то рассказывал тем, кто мог его слышать. Его тоже убили…

А пять лет тому назад со мной приключился такой эпизод. 08.08.08. Вечер в окрестностях Цхинвала. На горной дороге совсем нет людей. Я оказался на мосту, раскинувшимся над бездонной пропастью. Перила в одном месте выломаны: туда столкнули застрявший БТР, рухнувший на самое дно. Помимо ограждения, «откушена» и часть асфальтового моста, и на его месте образовалось полукруглое, с железной арматурой отверстие. Я стою над этой дырой, и вдруг замечаю, как на огромной скорости ко мне приближается стадо огненно-рыжих коров: их гонит канонада, пулемётные очереди, самолёты, проносящиеся над нами. Стадо обезумело и несётся на меня. Понимая, что до конца моста мне не успеть добежать, я подумал: какая нелепая смерть – быть скинутым с моста нашими осетинскими коровами. Единственное, что мне оставалось – встать на эту арматуру, торчащую из бетона. Стадо уже приблизилось вплотную — оно занимало всю ширину дороги и не помещалось в отведённое перилами пространство. И вот, я залез на эти прутья и, вынужденный держаться руками за остаток моста, лишь упираясь в него ногами, повис над темнеющей пропастью. Мыча, стадо в ужасе пробежало мимо меня, и я уцелел.

Материал подготовила Анна Скок

Источник

 

ЕВРАЗИЯ: «ПОСТМОДЕРН – ЭТО ПОРАЖЕНИЕ В ДУХЕ»

Даже происходящие в среде искусства процессы говорят о том, что либеральное бешенство возникло не на ровном месте — истерия имеет геополитическое измерение, оранжевый вектор и привязку ко времени

Московский художник Алексей Беляев-Гинтовт, и без того не страдающий от безызвестности, в декабре 2008 года получил Премию Кандинского негосударственного национального конкурса в области современного искусства. Вручение премии сопровождалось скандалом, который был спровоцирован либеральными искусствоведами — по их мнению, Беляев-Гинтовт являлся приверженцем ультраправых идей и фашистом. Российские СМИ, сейчас, между прочим, усиленно раздувающие славу художников из Войны, в большинстве своем поддержали либеральную истерику. Но русский художник выдержал всю эту возню. О событиях более двухгодовалой давности и о современном положении дел с Беляевым-Гинтовтым побеседовал корреспондент портала Евразия.

— Алексей, над чем работаете сейчас?

Работаем над образом будущего — Космопарад 2037, часть вторая и не последняя.

— Что значительного произошло за последние два года после шумного награждения вас Премией Кандинского?

Это был период ошеломительного успеха. Тысячи тысяч новых сторонников — меня поздравили канадские евразийцы и индонезийские коммунисты, бурятские ламы и французские традиционалисты, палестинские исламисты и израильские националисты, курдская рабочая партия, ветераны нашего спецназа, КПРФ и, конечно же, во множестве православные люди — всех не перечислишь. Это был период прорыва информационной блокады, период бури и натиска. Более двухсот тысяч посещений зафиксировано на сайте doctrine.ru.

— Он создавался как эталонный?

Он стал им! Я получил трибуну — выступал на телевидении и на радио, в студенческих аудиториях, штабах гражданских объединений, ветеранских организаций и на митингах. Евразийское движение получило мощнейшую информационную поддержку.

Корреспонденты, что важно — иностранные, в моей мастерской вынуждены были соблюдать очередность. 120 больших работ, не считая графики, ушли в музеи, частные собрания, учебные классы и партийные штабы. Серия Эсхатологический плакат поступила в музей политического искусства культурного фонда Арт-Хроника. Ко всему прочему 2009 был для меня годом трех президентов

— Ваши встречи с президентами Южной Осетии и Чечни широко освещались, но кто третий?

Придет время — узнаете! (Смеется). Наши цхинвальские репортажи 08.08.08. сыграли огромную роль в ходе информационной войны — противник признал это.

Кроме того, нам удалось актуализировать Премию Кандинского, придать ей международный масштаб, ибо кто в мире интересовался достижениями актуального искусства РФ до этого? Узкий круг специалистов, знатоки туземной традиции. Предыдущее награждение прошло буднично и бестревожно, в пределах угасающего ритма. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить организаторов премии и голосовавших за меня членов международного жюри. Ценю их провиденциализм, футуристическую интуицию и гражданское мужество — на них было оказано беспримерное давление, но они устояли.

— Алексей, что главное в этой большой истории?

Главное, мне удалось доказать — в авангарде Традиция!

— Что было представлено?

Центральный образ Братья и сестры из серии Родина дочь. Я с помощью отпечатков рук перенес на 5-метровое полотно, покрытое сусальным золотом, одну из бесчисленных военных фотографий: советские люди — море голов — под репродуктором напряженно вслушиваются в слова сталинской речи Братья и сестры 3 июля 1941 года. Первое обращение главы правительства СССР к народу после начала Великой Войны. Момент предельной мобилизации духа, суровая и скорбная правда озаряет лица. Новая правда, в которой уже видны отсветы космических по масштабу войн и зарево победных салютов. Торжественная правда новой великой исторической общности — советского народа. Один из тех моментов отечественной истории, что не дает повода для толкований, знаменуя разрыв во времени, всеединство и единобожие и акафист. И наше предвоенное время.

— Алексей, либерал-фашисты, организовавшие травлю

Термин не точный

— Инфернал-радикалы, нелюдь, нежить?

Предлагаю ограничиться понятием существа.

— Существа, кто они?

Судя по их заявлениям, в метафизическом аспекте — носители профанного сознания, вульгарные материалисты — они за оградой любого храма они не причастны ни одной литургии. Световое измерение человека им неведомо — интуитивные враги революции пророков. Ветхое человечество.

— В аспекте манипуляции — прямая агентура атлантического влияния!

Вам виднее.

— Подробное изучение личностей доносчиков нашими аналитиками дало интереснейшие результаты.

Служу Евразии! (Смеется).

— Ну, а в человеческом аспекте?

Донная грязь. Отрадно, что в травле не поучаствовал ни один художник — все инфернальные функционеры определившиеся сторонники либерально-олигархического ярма, певцы предельной несвободы. Антисоветчики до стона, до визга, до хрипа, до судорог. Либеральное бешенство возникло не на ровном месте — истерия имеет геополитическое измерение, оранжевый вектор и привязку ко времени. В недрах ОБСЕ готовился документ, призванный уровнять советскую победу с преступлениями гитлеровского Евросоюза. Своих оповестили заранее.

Нападение на меня, на нас, здесь живущих, надо понимать как бои на дальних подступах к сердцевине абсолютного зла. Мне говорят, что существа бесталанны, глупы, невменяемы, шутники, наркоманы, фрики, что это несерьезно и декоративно — пусть так, но мы же понимаем, какая сущность затаилась в темноте.

— Алексей, многие задаются вопросом, почему вы не подали в суд на членов шайки Осмоловского — они были бы гарантированно осуждены по статье 129 (клевета) и скорее всего по 282 (возбуждение ненависти)?

Действительно, существа не оставили мне выхода — дуэль невозможна, правда на нашей стороне, а того материала, что был собран нашими юристами уже через неделю после начала травли, хватило бы с избытком, и сограждане вздохнули бы с облегчением. Но я не могу вступать в отношения с существами. Это чрезмерно. И вечный им позор. И впереди большие перемены. Их ждет небесный Нюрнберг. Довольно грязи.

— Алексей, какие художники интересуют сегодня вас?

Из иноземцев — Мэтью Барни и его Cremaster 3. Впервые представлен образ мирового правительства и его среда обитания — невероятно убедительно. Из наших — Гелий Коржев.

— Что такое постмодерн?

Постмодерн — это поражение в духе. Поражение вообще, до полной гибели всерьез.

— Ваш новый проект представляет что?

Мой новый проект представляет пластический мифоанализ форм Евразийской Империи Конца.

Беседовала Вероника Туркот

 

MICHAIL ELIZAROV: «ИНТЕРВЬЮ ДЛЯ ШО»

Алексей Беляев-Гинтовт. Интервью для ШО

Когда появилась в твоем роду двойная фамилия «Беляев-Гинтовт»?

Скажем так — я вернул себе ту фамилию, с которой родился: Гинтовт. Но поскольку сначала запомнился я Беляевым, какое-то время фамилия «Беляев» будет меня сопровождать.

 То есть в паспорте ты…

 Гинтовт. Алексей Гинтовт. Фамилия довольно древняя, упоминается с четырнадцатого века. По старолитовски означает — «Защитник».

А чем же недостаточно Беляева? Или это часть твоего художественного проекта?
В каком-то смысле все, что происходит с художником — часть его художественного проекта, а уж тем более смена имени, а, точнее, возвращение к своему собственному инициатическому имени. В тот момент традиционализм, дремавший до той поры, поднял голову.

 Расскажи о детстве, юности…

 Родился в шестьдесят пятом, коренной москвич, жил и учился на Преображенке, все детство предельно советское, и такое же предельно ясное и ровное. Я настолько не отличался ни в худшую, ни в лучшую стороны от сверстников, что таких примеров еще поискать нужно. Четыре года учился в архитектурном техникуме, закончил его с красным дипломом, поступил в МАРХИ.
С какого возраста ты определился с профессией?

 Довольно рано определился и с тех пор ни разу не изменял этому решению. Я очень серьезно готовился к поступлению в техникум, учась в нем, тщательнейшим образом готовился к поступлению в институт. В школе занимался с учителем отдельно. На курсах в МАРХИ, и потом уже во время учебы я сдавал вместо одного задания десять. Там где нужны были простейшие врезки — куб, цилиндр, шар взаимодействуют между собой — я строил полупрозрачные замки, иногда запутывая оптику восприятия до Эшеровских картинок. В восемьдесят шестом я решил с помощью двух советских книг о постмодернизме раз и навсегда разобраться с опытом того, что тогда называлось авангардом. И поставил себе задачу радикальную: примерно две-три недели отпускал на создание каждого авангардистского извива 20 века. Так, начав последовательно с кубизма, дадаизма, и так далее.

 Познать и преодолеть…

 Преодолеть — совершенно верно. И попутно выяснить иерархию.

 Как ты ощущал, что преодоление свершилось?

 Если появлялось то, что можно признать результатом. Когда я добрался до плюралистических восьмидесятых в классификации Куликовой, которая разводила руками в последней главе, меня постигло неожиданное открытие. Те отпечатки пальцев, остававшиеся на листе — карандашные или шариковой ручкой — они сами заворожили меня в качестве самодостаточного авангардного парадокса. Появлялась некая система, позволявшая присвоить предмет методом оттиска, ведь никто не повторит линии на моей коже. На первом курсе архитектурного один преподаватель сказал парадоксальную вещь: чем ограниченное художник в выборе средств, тем значительнее результат. Избыточность вредит проекту. И архитектурная практика, связанная с материальностью тем более подразумевает экономию средств и лапидарность их применения. Мне всегда была важно найти то решение, проще которого быть не может. Продолжая эту линию предельной экономии, можно говорить о том, что рисование отпечатками пальцев — это есть та последняя степень скупости средств.

 Сейчас ты производишь впечатление человека насквозь милитаризированного. А с советской Армией как складывалось?

 С Армией разминулся. В ту пору я был убежденный пацифист, участник московской системы — неформального подполья — ее краса и гордость, мальчик Евграф. Я настолько не совпадал с тогдашней армией, насколько это было возможно. Это был кровавый конфликт, который мог закончиться смертью, но закончился моей победой. Одним словом, служить я не пошел.

 Как так произошло, что неформал, конфликтовавший с советской системой, спустя двадцать лет воспел ее, причем с таким пафосом, что его окрестили сталинистом?
По прошествии лет я понимаю, что ничего странного в этом нет. Теперь ясно, что конфликтовал я не с самой системой, а с ее одряхлевшими формами. С серостью, с унынием, с той смертью, которая она излучала в последний момент своего существования. Это была колоссальная драма моей юности — тотальное разочарование в идеалах, которыми тогда жила моя семья.

 Кстати, какие убеждения разделяла твоя семья?

 Ничего более отдаленного от диссидентства невозможно представить. Честные благородные советские люди, которые собирались по праздникам на первое и девятое мая, ноябрьские праздники.

 Когда началось преображение?

 В конце восьмидесятых. Тот московский сценический разгул, который я волей-неволей наблюдал повсеместно, по сути своей был безнадежным тупиком. В том смысле, что панковский беспредел, который я пережил за четыре года в выселенном доме — это было на Кропоткинской в Чистом переулке — имел свои пределы, то есть физическую смерть. Мы проживали в огромной семикомнатной квартире, с видом на Кремль. Окружали меня люди довольно бесшабашные, ежедневно нарушались все мыслимые нормы, белая горячка у одного из обитателей, превращалась в цепную реакцию. Если кто-то в соседнем отсеке резал себе вены, то у него могло найтись неожиданно много последователей…. И вот в восемьдесят восьмом году в Ленинграде Борис Юхананов организовал свободную Академию, где преподавателями оказались наиболее удачливые на то время мастера русского авангарда. Юхонанов, будучи ректором занимался собственно театром. Тимур Новиков был заявлен ректором кафедры живописи. Был заявлен Гаркуша в качестве сценического движения. Появлялись разные люди, которые делились бесценным опытом. Встреча с Тимуром Новиковым и его Академией поразила меня новой серьезностью. Ничего подобного мне в Москве не встречалось. Его команда оказалась невероятно убедительной. Молодые люди, которые уже переболели постсоветским нигилизмом и первые вышли на рубежи сознательного агрессивного созидания. В начале девяностых Тимур провозгласил сенсационную версию авангарда — будущее в прошлом, и наиболее авангардным является обращение к традиции. Будучи генеральным модератором тогдашнего Ленинграда, он умудрился включить в это мироощущение самых разных и на первый взгляд взаимоисключающих людей.

 То есть эстетика эллино-сталинизма началась для тебя с Тимура Новикова?

 Он сфокусировал вот этот вот общественный позыв созидательной эстетики. Будучи архитектором по образованию, я всегда стремился к созиданию.

 А как появились твои знаменитые работы шариковой ручкой?

 Ручкой я рисовал всегда. Открытие шариковой ручки — общегражданское. Шариковая ручка настолько органично проросла в советский быт, что любой человек, выросший в СССР, никак не мог миновать рисунков шариковой ручкой. Наша задача состояла в том, чтобы превратить эту общедоступную технику в технику предельного аристократизма, поскольку методом исключения неоакадемизм показался нам наиболее труднодоступной реализацией. Представьте себе, какое усилие воли необходимо для заштриховывания хотя бы одного квадратного метра. И для этого нужен метровый сабельный размах, на протяжении метра ручка неотрывно должна следовать по холсту…

 Я помню, школе, когда урок был мне не интересен, я рисовал на последней странице тетради ножи или мечи. Что рисовал ты?

 Батальные сцены и замки.

 Кстати, эти ножи так и остались таким «нервическим рисунком». Если я нервничаю, то вычерчиваю ножики — это что-то вроде художественного тика. У тебя остался такой «тик»?

Нет, мне это не свойственно.

 А почему все-таки ручка, а не какой-нибудь советский химический карандаш?

 Форма должна звенеть. И графической силы карандаша не всегда хватает. В этом смысле ручка гораздо больше контрастирует с белым листом, чем самый мягкий карандаш. По отношению к карандашу черная шариковая ручка является черной-черной, в то время как карандаш — просто черный. Общедоступность средств так называемого современного искусства рано или поздно неминуемо ставит вопрос о его границах. Современное искусство так просто делается, что появляется желание предельно усложнить себе задачу, там где вопрос получилось или не получилось, является решающим. Так, например, одно из наших открытий — неоакадемизм шариковой ручкой — скорее всего неповторим в принципе.

 А сколько это займет времени заштриховка одного метра?

 Примерно сутки.

 А каких размеров полотна, тот же «Апполон в силах»?

Каждое полотно — примерно пятнадцать квадратных метров. Исполнено шесть, а в замысле их было двадцать четыре.

 Как ты разделил для себя блеск сталинской эстетики и угрюмость и жестокость самой эпохи?

 В истории они существовали непротиворечиво. И тем показательнее выбор народного голосования. Когда выбирали самых значительных исторических личностей, народ выбрал Ивана Грозного, Ленина и Сталина. Это уже в августе уже вмешались сетевые модераторы… Но первым появился Грозный и это удивительно совпало с моим личным выбором. Чем больше изучаю эпоху Грозного, тем больше поражаюсь, ошибался ли он вообще когда-либо.

 А опричнина?

 Больные части царства подвергались лечению — они выводились из земства, и на этой территории начиналось правление опричнины — царское правление. На царе лежала ответственность за существование единственной православной империи. Он со своим опричным войском выводил область из земского мироощущения и, наведя на ней порядок небесный — как он понимал это в то время — снова возвращал земское правление.

 Порядок небесный — это?

 Высшая справедливость. Вероятно, это и по сей день является тайным идеалом и кодом нашей русской цивилизации.

 Как ты полагаешь, почему сталинский стиль так величественен?

 Не имея возможности вести полноценную церковную жизнь, советские люди перенесли чувство священного в социальный конструкт и, как следствие, в культуру. И то, что нас изумляет сохранившияся на сегодняшний день чудеса советского сталинского кинематографа, театра, архитектуры литературы — это все есть области священного. Высокая имперская классика включила в себя все лучшие образцы всей предыдущей культуры. Это верхушки предыдущих империй. При желании на ВДНХ можно увидеть элементы персидской, египетской культур — высокий имперский итог, пущенный в тираж. Москва в генплане будущего — как он примерно складывался в тридцатые годы — предполагал гигантскую чашу эпицентром которой является Кремль, а три кольца — есть повышение этажности, при котором бы сохранилось единство стиля, и ясная градостроительная структура. К двухтысячному году, на периферии в третьем кольце должны были подняться высотки — девяносто, сто и сто двадцать этажей. По легенде, названные Сталиным национальной идеей в архитектуре, сталинские высотки — есть суммирующее силуэтов Александрийского маяка и Кремлевской башни.
Как сделана твоя работа «Братья и сестры», представленная на премии Кандинского?
Я вырезал четыреста семнадцать лиц и каждое из них вручную пропечатал на золоте. И те обвинения в некоей государственности, обращении к власти, абсолютно комичны, ибо это есть мое персональное переживание высокого ужаса, запечатленное в материале.

 А кто решал с выбором работ на премию?

 Вместе с галереей мы решили так. Выдвинули две работы «Родина-Дочь» и «Братья и сестры». За мой проект проголосовало четверо из шести членов международного жюри, в частности директор музея Гугенхайма, директора отдела новейших течений русского музея — директор Дойчебанка, и видный специалист по футуризму.
Ты помнишь сейчас свое состояние, когда объявляли победителя?

 Я был невероятно сдержан, а после оглашения результата меня посетило великое спокойствие, я произнес короткий и ясный текст, и так спокоен с тех пор я, может, не был никогда.

 Чем была обусловлена негативная истреричная реакция либеральной прессы?

 Есть радикальное крыло, не знаю, как его обозначить. Они называют себя левыми, я бы назвал их вечно вчерашними неолибералами или внутренними эмигрантами. Они противоположны мироощущению большинства. Их настораживает созидательный пафос, нравится же хаос, разрушение, распад. И наибольшее раздражение у внутренней эмиграции вызвали такие очевидные для живущих в России понятия «братья и сестры», «Родина». Я являюсь представителем международного евразийства, великого объединительного движения, которое отказывается воспринимать территорию нашей страны, ныне разделенную границами, в качестве утвердившейся катастрофы. Мы не привыкли жить в национальных резервациях, мы столько веков были вместе, что сейчас отказываемся видеть, что нынешнее катастрофическое аварийное состояние — это навсегда.
То есть, если бы ты не был главным стилистом «евразийцев», к тебе бы отнеслись по-другому?
Скорее всего, так. Ни для кого не секрет, что американские советологические центры сейчас переименованы в евразийские, и огромное количество людей по ту стороны океана внимательно отслеживают и вмешиваются в жизнь обезумевших республик. Было бы странно, если бы здешние представители хаоса, руководимые из-за океана, спокойно восприняли нашу евразийскую сеть с ее объединительными процессами.

 А что было раньше: Дугин или твое личное мироощущение?

 Безусловно, Александр Гельевич Дугин организовал меня, но только потому, что я прочел впервые на русском языке, то, что знал заранее. Он лишь просветлил оптику и осуществил точную наводку.

 Термин «атомное православие» — твое изобретение?

 Да, и это то же самое православие, которое было есть и будет, никаким другим оно не является. То, что наша территория, наши мистические границы еще не преодолимы для сил хаоса — есть тайное свидетельство исповедования православия и наличие ядерного щита.

 Как сочетается для евразийства атомное православие и, допустим, огненный ислам?
Евразийское движение — это созидательный посыл, а дальше — отзовутся или нет благородные. Масштаб и новизна этого предложения такова, что на полюсах находятся люди взаимоисключающие.

 Как появилась твоя серия «эсхатологического плаката», твои золотые топоры с оптическими прицелами? Чей-то заказ?

Ну, кто бы мог предложить в наши дни художнику заказ на «эсхатологический плакат»?! Самозаказ и самореализация.

На плакатах всегда одна и та же женщина. Это кто?

 Настя Михайловская. Удивительно совпала с образом.

 Эсхатология принесла деньги?

 Нет, никаких денег, но плакат тиражируется, живет, требует обновления. Продолжение плакатной серии неминуемо, он пользуется бешеной популярностью, уже две организации выпускают их.

Ты стал бы писать, к примеру, портреты на заказ?

 Я настолько занят осуществлением внутреннего заказа, ни на что другое времени не остается.

А в чем разница между Родиной матерью и Родиной Дочерью?

 Это возрастное. Родина в разное время может быть матерью и дочерью.

 Тебя не смущает, что ты завязан в жесткой буржуазной галерейной схеме?

 Если в наше время картины таким образом находят дорогу к зрителю, значит я вынужден согласиться с этой частью схемы.

 Так к зрителю или к олигарху?

 Никто не знает, что будет завтра.

О чем твой ближайший футурологический проект в Москве?

 Евразийский космопарад на Красной Площади. Это эскиз большого парада, где я пытаюсь представить мечту миллионов — как могло бы выглядеть идеальное будущее свободной просторной солнечной евразийской империи.

Ты был под обстрелом у Белого Дома в девяносто третьем. В августе 2008 оказался в Цхинвале.

 В нужное время оказывался в нужном месте. Судьба. Я должен был своими глазами увидеть происходящее.

 Это правда, что тебе предложили восстанавливать Цхинвал в стиле сталинской архитектуры?

 К сожалению, не предложили. Журналисты преувеличили. Центр Цхинвала — великолепный состоявшийся архитектурный ансамбль, и было бы странно восстановить его как-то иначе.

Ты помнишь свой самый острый страх?

 Так ли это интересно… Да, я знаком с чувством бескрайнего ужаса. В юности я много внимания уделил философии наркотиков и, поверьте на слово, и здесь достиг предела. Я получил первичное представление об аде.

 Если бы тебе пришлось драться на дуэли, какое оружие бы ты выбрал?

 Я занимался шпагой, неплохо стреляю из пистолета. Их бы и брал.

 Ты говорил, что Гинтовт — это «Защитник». Ты кого защищаешь?

Я бы хотел сказать о себе, что я защищаю доступными мне средствами свое предствление о Святой Руси. Кажется, пафос зашкаливает…

Michail Elizarov

 

ЗАВТРА: «СВЕРХНОВАЯ МОСКВА»

Видео

ROSSIARU: «ГИНТОВТ О ГЛАВНОМ»

Немногие в современной России отстаивают тезис об общественной значимости изобразительного искусства. Это, однако, отнюдь не значит, что современное искусство этой значимости лишено. Скажем больше: на пространстве современного искусства с отчётливостью обозначается фронт борьбы по крайней мере двух влиятельных общественных сил.

Художник Алексей Беляев-Гинтовт стоит в контексте современного культурного процесса особняком. И не только потому, что подбиранию объедков с некропиршественного стола западных культурных тенденций он предпочитает строгую и уверенную позу, в которой любовь к академической традиции и почвеннический заряд сочетаются со смелым и убедительным авангардным жестом. Не менее важным является то, что художник не мыслит себя и своё творчество в отрыве от социальной и политической актуальности, от гражданской позиции и исторической перспективы, не стесняется отчётливо формулировать собственное мировоззренческое кредо.

Пожалуй, именно в этом заключается главная черта феномена Алексея Беляева-Гинтовта, который, получив чёрную метку от заправил мейнстрима актуального искусства, в то же время умудрился превозмочь зловещую монополию в области художественных смыслов и выйти на новые горизонты признания, посрамив весь уныло гримасничающий под ногами балаган с его свинорылыми распорядителями.

Предлагаем вашему вниманию дайджест актуальных комментариев от Беляева-Гинтовта, чьи недвусмысленные формулировки не уступают по ясности и остроте благородным контурам произведений художника.

О евразийстве: В ранней юности я бредил Открытием. Мне казалось, что я совершу его вот сейчас. Вот прямо сейчас — вспыхнет, озарит — я или лопну, или успею зафиксировать это открытие, но я даже не представлял себе область его приложения! Будет ли это вечный двигатель или некий закон мироздания, который будет в то же время вечным двигателем+ Или я получу философский камень, который является и тем, и другим в каком-то смысле. Доходило до того, что я головой натыкался на стены, ощущая сутками приближение этого открытия. В конце концов оно пришло ко мне извне — это евразийство!

Я привел в систему свое интуитивное знание о мире. То, что я прежде смутно предвкушал, было разработано Александром Дугиным в деталях и доведено до ювелирной ясности.

О творческом методе: В 1996 году я прочитал манифест датской кинематографической «догмы», которая была сформулирована в 10 пунктах. Меня впечатлил кинематографический результат. Тогда это было невероятно свежо. Потом в догму вписалось 50 тысяч человек и полностью дезавуировали магию основателя. Я же, отталкиваясь от идеи того манифеста, попытался сформулировать для себя догму современного русского искусства.

Пункт первый — традиционный вид произведения искусства; пункт второй — традиционный жанр (архитектура, живопись, графика, скульптура, фотография); третий пункт — прямое общение со зрителем; пункт четвёртый — ручная работа. И вот — это такая же узкая горловина возможностей, как и в случае с «догмой». На первом курсе архитектурного института неприметный с виду и ничем не примечательный в быту преподаватель произнес невероятную фразу, которая меня поразила: чем ограниченнее архитектор в своих возможностях, тем, как правило, значительнее результат. Если возможности ограничены до предела, постройка может получиться, а может и — нет. А если они безбрежны, то, как правило, не получается.

О Подрабинеке: Существо, назвавшее наших ветеранов палачами, вышло за пределы, принятые в человеческом обществе. Это — мерзавец и фашист. Такова исчерпывающая характеристика, любые прибавления и пояснения будут излишни. В этом Подрабинек удивительно напоминает существ, напавших на меня в связи с присуждением мне в прошлом году Премии Кандинского.

О сетевых войнах: Мои друзья, вплотную занимающиеся темой сетевых войн, однажды продемонстрировали мне карту-схему западных НПО, действующих на территории нашей страны. Практическую актуальность эта тема приобрела для меня, когда я на собственном опыте убедился, что так называемое современное российское искусство есть элемент этой сети. Я ни в коей мере не хочу оскорбить всех участников этого движения, среди которых есть масса благородных людей. Но важно понимать, что на этой территории работает разведывательно-диверсионная сеть.

О преемственности упадка: Если советских шестидесятников считать пародией на Серебряный век, то истоки отечественного декаданса новейшего времени, безусловно, находятся там. Сейчас их дети и внуки совершенствуются в искусстве пламенеющего декаданса, образно обозначенного как актуальное искусство.

О фашизме: Те, кто развязал против меня и Евразийского движения информационную кампанию, попытались заместить в медийном пространстве группу смыслов, имеющих отношение к евразийству, понятием «фашизм». И это при том, что среди моих работ нет ни одной, как бы то ни было обращённой к фашистской Италии или национал-социалистической Германии. Евразийство обращено лицом к Востоку. Евразийство наднационально и надконфессионально по своей сути, и нет ничего более далёкого от расовых теорий, с которыми понятие фашизма тесно связано в бытовом сознании.

Умланды и подабинеки, стремящиеся, расширив категорию фашизма, включить в неё патриотов России и вообще как можно больше честных людей, встречают непреодолимое препятствие в лице ветеранов ВОВ. И они стремятся уже сейчас вычеркнуть ветеранов из списка живых, объявив их гражданами несуществующей страны.

О молодёжи и её выборе: Что касается молодежи, то каков же был ужас американской социологической службы, которая, опросив детей перестройки — молодых россиян до 23 лет — получила ответ, что 56 % из них в целом за Сталина. Однозначно — «да» или «скорее да, чем нет» — 56 % — людей, рожденных после 1985 года. Причем, по стране по-разному — до 85 %.

О Чечне: Я жадно ловил все новости, связанные с возрождением Чечни, но я даже не представлял, что в реальности это выглядит так. Это действительно новая Чечня. Это не только восстановленный город, восстановленные сёла — это, в первую очередь, общий созидательный дух, которым пронизано буквально всё, происходящее в республике.

Впечатляет вид Грозного. Город, в котором за последнее время погибло несколько десятков тысяч человек, естественно, призывает к серьёзности. Это особое место на карте нашей страны, которое настраивает на особый образ мыслей. Я оказался в некоем сакральном центре нового времени. Конечно, Грозный имел свою историю, но то, что призывы муэдзина раздаются во вновь отстроенном городе, горящем огнями, переливающемся фонтанами с наступлением темноты, — заставляет поверить в возможность торжества Традиции и в наше время.

О награждении Обамы: Нам известно, что американские войска стоят в 165-и странах мира из примерно двухсот возможных. И если бы меня спросили, кто оккупировал планету, я бы не задумываясь ответил: Америка. Присудить премию мира Обаме+ Мне очень интересно, поскольку это сложно даже представить, какой следующий, ещё более высокий градус цинизма способен продемонстрировать нобелевский комитет.

О Народном Марше ЕСМ 4 ноября: Чрезвычайно своевременная акция. Мне кажется, что упразднять надо не столько даже фальсификации истории, сколько самих фальсификаторов. Взять и упразднить.

О достойных занятиях: Приличный человек в России должен воевать. За правду.

Об интеллигенции: Мы можем однозначно утверждать, что интеллигенция существовала в царской России. В сталинский период интеллигенция блестяще явила себя в качестве прослойки — я имею в виду трудовую интеллигенцию. Сегодня очень важно, на мой взгляд, выделить православную интеллигенцию из интеллигенции вообще. Если православная интеллигенция согласится с такой квалификацией, то о ней и будет иметь смысл говорить. Только в этом случае.

О будущем: Ближайшее будущее России чрезвычайно взрывоопасно.

О смысле жизни: Смысл — в служении.

Илья Дмитриев
ROSSIA3.RU

 

ROSSIARU: «СЫН БОЛЬШОГО ПРОСТРАНСТВА»

— интервью Алексея Беляева-Гинтовта

ПРОФИЛЬ: Вы видели работы нынешних номинантов на премию Кандинского?

 Беляев-Гинтовт: Как ни парадоксально — нет! В прошлом году ходил, в позапрошлом ходил — не увидел ничего для себя интересного. А в этом году уже не пошел.

ПРОФИЛЬ: Но почему? Вроде один цех…

Беляев-Гинтовт: Моя принадлежность к цеху под вопросом, я вполне самодостаточен.

ПРОФИЛЬ: Но я вас часто вижу на выставках, вот недавно на открытии «Новой Академии». А эстетика Тимура Новикова с соратниками вроде Влада Монро уж точно с вами не ассоциируется.

Беляев-Гинтовт: Столько уже сказано о противостоянии Москвы и Петербурга, и я, наверное, больше хотел бы принадлежать к последнему.

ПРОФИЛЬ: Вручение вам премии Кандинского было скандальным. Раздавались крики «Фашист!» и «Позор!».

Беляев-Гинтовт: Кричавшим потом занялись юристы. А тот год для меня был невероятно насыщенным, годом бури и натиска. После церемонии вручения у меня случилось стихийное турне по России и Восточной Европе, выcтавка в Грозном, тогда я много выступал на митингах. Я повстречался с тремя президентами в том году. Но еще до премии, 8 августа, я оказался в окрестностях Цхинвала как представитель Евразийского союза молодежи…

ПРОФИЛЬ: Вы оказались в Цхинвале как раз в день начала боевых действий со стороны Грузии? Случайно заехали?

Беляев-Гинтовт: Нет, нам была известна примерная дата нападения и то, что оно неминуемо. И мне приходилось доказывать многочисленным звонившим журналистам, что это Грузия напала на Осетию, а не наоборот. Что у меня над головой висят сотни натовских спутников и увидеть меня легко: вот я стою у памятника Ленину и машу вам рукой. Так я неожиданно для себя оказался в роли фронтового корреспондента. И по возвращении мне пришлось выступать перед многими камерами, стать публичной фигурой.

ПРОФИЛЬ: У вас наверняка есть друзья-грузины. Эта ситуация не отразилась на ваших отношениях?

Беляев-Гинтовт: По удивительному совпадению все мои друзья-грузины разделяют мои евразийские ценности.

ПРОФИЛЬ: Что такое евразийство? Когда я слушаю вашего лидера Александра Дугина, половину его текста просто не могу понять.

Беляев-Гинтовт: Это мироощущение, которое является сущностным, базовым, матричным для обитателей Большой России, даже если они еще не знают об этом. Это верность Традиции, осознание уникальности и самодостаточности Большой России — не Европы, но и не Азии, принцип «почва как судьба», пусть даже и в парадоксальном советском изводе. Принцип почвы мы ставим выше принципа крови. Либерализм, который насаждается в последнее двадцатилетие, выпадает из нашего времени, нашего пространства и вызывает стойкое недовольство его обитателей. Даже американские опросы говорят о том, что около 82% граждан СНГ за реинтеграцию. Казалось бы, при всех усилиях внешних сил по нашим окраинам должна полыхать война, но этого нет. Этнический нацизм, подогреваемый извне, — это катастрофа для Евразии.   Беляев-Гинтовт: Это сумма революционных философов, которые вовлечены не только в метафизику больших идей Большого пространства, но и в текущую политику. Хотя участники этого движения могут быть на разных полюсах — от крыла наставников-старцев до крыла молодых радикалов, разгромивших в свое время лживую выставку о » Голодоморе» в Москве.

ПРОФИЛЬ: Но все равно это закрытый и немногочисленный клуб, и влияния его на реальную политику в России я не вижу. Хотя не знаю, может, вы собираетесь по пятницам в кабинете у Суркова?

Беляев-Гинтовт: Как вы думаете, если будущий президент назвал задачей своего нового срока Евразийский проект, можно говорить о влиянии Александра Гельевича Дугина на реальную политику?

ПРОФИЛЬ: Но давайте здраво смотреть на жизнь. Интеллектуальными схемами Россию мобилизовать невозможно, такое это пространство.

Беляев-Гинтовт: Идея первична. Потом появляются мученики идеи, ее святые. А потом невозможное становится возможным — пространство объединяется. Так было уже не раз и не два. Как говорит Александр Дугин, «если это выдох, то каким же будет вдох?».

ПРОФИЛЬ: Возьмем того же Путина — видимо, будущего президента. Какова его роль в вашем проекте? Давайте сейчас забудем про друзей из кооператива «Озеро» и прочие мелочи. Вы все еще видите в нем пассионария, способного на что-то?

Беляев-Гинтовт: Я прежде всего художник, а не политический комментатор. Мой личный комментарий прост: никто не знает, что будет завтра. То, что случится с нами, возможно, случится впервые.

ПРОФИЛЬ: А я все же о практических сценариях. Давайте представим, что возникает группа заговорщиков, такая честная элита — из ФСБ, из МВД. Условно назову их «новые декабристы». И они, понимая, что происходит черт знает что и страну надо спасать, намерены взять власть. При этом в случае провала готовы и погибнуть. И обращаются к вам: «Давай, Алексей, с нами! Ты нам нужен». Вы готовы присоединиться?

Беляев-Гинтовт: Накануне инаугурации Дмитрия Медведева американские политологи предложили несколько гипотетических сценариев развития событий. Их общей отправной точкой была — не дай Бог! — такая: нового президента убивает снайпер. Далее — варианты: националистический, коммунистический, либеральный. По каждому из них следует распад территорий, гражданская война и неминуемое вторжение войск НАТО со спасительной (а какой же еще?) целью. Но был и четвертый сценарий — евразийский. Духовная мобилизация, руины континента стягиваются осями: Москва-Пекин, Москва-Дели, Москва-Токио, Москва-Берлин, Москва-Тегеран. Это единственно возможный для страны сценарий.

ПРОФИЛЬ: Вы готовы присоединиться к людям, заговорщикам, которые осмелятся взять на себя всю ответственность за страну?

Беляев-Гинтовт: Если это те самые люди — да.

ПРОФИЛЬ: За кого вы голосовали на выборах?

Беляев-Гинтовт: За КПРФ. Я принадлежу к левому крылу большого Евразийского проекта, который может быть очерчен контурами народничества, скифства, археофутуризма. Но содержит в себе и платоновский идеал. Это духовная вертикаль, иерархия смыслов, верность идее, преобладание идеи над материей и твердое желание защищать ее до конца.

ПРОФИЛЬ: Вообще, в нашем обществе принято считать, что художники по самой своей сути, по своей биохимии — либералы.

Беляев-Гинтовт: Мне очень нравится одна фраза Блока. Однажды его спросили: «А не либерал ли вы?» И Александр Александрович ответил: «Я художник, а значит, не либерал».

ПРОФИЛЬ: Кстати, о коммунистах. Вы персонаж яркий, фактурный. И мне кажется, те же самые коммунисты должны вас активно задействовать. Потому что упитанные лица людей из КПРФ, которые мы наблюдаем по телевизору, и их косноязычие уж точно никак не добавляют к ним симпатии со стороны молодежи и мыслящей публики.

Беляев-Гинтовт: Да, мы встречались с Геннадием Андреевичем Зюгановым, у нас был трехчасовой разговор, я показал ему свои проекты, они произвели на него впечатление. Но никакого продолжения не последовало.

ПРОФИЛЬ: А с Прохановым вы знакомы? Мне кажется, в своей публицистике он делает примерно то же, что вы в живописи.

Беляев-Гинтовт: Конечно! Я знаком с Александром Андреевичем, дружу с безразмерным коллективом газеты «Завтра», у меня несколько десятков публикаций, которыми я очень дорожу. Так же как и в газете «Лимонка».

ПРОФИЛЬ: С Лимоновым вы тоже дружны?

Беляев-Гинтовт: До 2004 года я взаимодействовал с НБП, но в определенный момент это стало невозможно.

ПРОФИЛЬ: А что случилось?

Беляев-Гинтовт: Национал-большевистской партии больше нет, ибо заявления Лимонова по выходе из тюрьмы стали полной противоположностью тому, ради чего в 1993 году под знамена Национал-большевистской партии собирались люди. Из них десятки человек погибли, десятки отсидели. А то, что Лимонов творит сейчас, — издевательство над идеалами самого яркого и единственно авангардного движения. Фактически многотысячная партия перестала существовать. Все это противоречит тем солнечным идеям, под которыми коротко подписывались: «Да, смерть!» Вы знаете, я думаю, в «Профиле» это никогда не опубликуют…

ПРОФИЛЬ: А вот заодно и проверим. Но вернемся к искусству. Мы сидим у вас дома перед портретом Сталина, вы не скрываете своей симпатии к нему, голосуете за коммунистов. При этом ваши работы я видел в особняках рублевских буржуинов…

Беляев-Гинтовт: Я ничего не продаю.

ПРОФИЛЬ: Хорошо, это галеристы продают. Откуда у богатых людей такая страсть к левому, революционному искусству? Малевича покупают на аукционах за безумные деньги…

Беляев-Гинтовт: На этот вопрос я не отвечу, это загадка их черного космоса. Но самые разные иноземцы спрашивали, почему меня нет на международных выставках, почему мои работы не вывозят так называемые «хозяева дискурса». Ведь мои картины представляют Россию более всего, и это подтвердила та же премия Кандинского, хотя мне известно, что давление на международное жюри было немалым и даже началось прямое запугивание. Но они устояли.

ПРОФИЛЬ: И почему ваши картины не вывозят?

Беляев-Гинтовт: Русские авангардисты всегда проектировали будущее, а нынешние хозяева дискурса не хотят видеть то, что предлагаю я, у них свои представления о будущем.

ПРОФИЛЬ: Вы окончили Архитектурный институт…

Беляев-Гинтовт: Нет, я его не окончил. Это был 1989 год. Все, что угодно, кроме учебы! Я занялся театром.

ПРОФИЛЬ: И тем не менее — вам не предлагали сделать какие-то проекты как архитектору?

Беляев-Гинтовт: У меня всего два таких проекта, и в обоих случаях это клубы. Но в советском значении этого слова. В 2004 году я построил клуб, который занял часть Дома киноактера. Тогда, впервые в Москве, я применил Большой стиль — с бетонными стенами, лепниной, колоннами рубинового стекла, сталинской бронзой. По нашему замыслу он должен был стать закрытым клубом высокой культуры, но жизнь опровергла эти проекты.

ПРОФИЛЬ: Я тут на днях наблюдал новые станции московского метро — без особого, надо сказать, эстетического восторга. И вдруг подумал: а ведь вы — идеальный художник для нашего метро в его классическом виде.

Беляев-Гинтовт: Согласен. Мой футуристический проект «Парад Победы-2037», исполненный на суcальном золоте, замышлялся в мозаичном исполнении. Галерист Емельян Захаров даже общался с тогдашней дирекцией Московского метрополитена, но ситуация не сложилась. Однако я надеюсь, что рано или поздно мне доверят оформлять не только московское метро, но и ереванское, таллинское, минское, тбилисское и тегеранское. Все еще будет!

Источник

СПБ.СОБАКА.

RU: «ГЕРОЙ: АЛЕКСЕЙ БЕЛЯЕВ-ГИНТОВТ»

 

DESIGN ILLUSTRATED: «НОВОНОВОСИБИРСК – МОДНАЯ ГЕОПОЛИТИКА» 

Разговор с Алексеем Беляевым-Гинтовтом и Андреем Молодкиным о Большом стиле.

Андрей Ковалев: Последние несколько лет вы поражаете художественную общественность грандиозными картинами на мифологические темы, расписанными шариковыми авторучками. Я слыхал, что выставка «Новоновосибирск» с большим успехом прошла в Русском музее в Санкт-Петербурге и в Музее архитектуры в Москве. Новоновосибирск — это где?

 Алексей Беляев-Гинтовт: В верховьях Оби. Название понятно без перевода любому иностранцу и точно указывает местоположение, умозрительно привязанное к существующему Новосибирску. Это географический центр России, расположенный в полосе резко континентального климата, как и большая часть территории нашей страны. Новоновосибирск — это квинтэссенция занимаемой нами части континента. Дело в том, что появились большие перспективы освоения огромного малозаселенного Северо-Восточного региона. Наступает глобальное потепление, а Новоновосибирск не зальет.

 Андрей Молодкин: Это будет город в географическом центре России, который начнется с энтузиазма — энтузиазма Большого стиля. Новоновосибирск — новый романтизм, порыв что-то сделать на пустом месте. Кому еще, как не нам, молодым, энергичным мужчинам, заниматься строительством новой Утопии?

 А.К.: Строить на пустом месте? Василий Баженов, великий русский архитектор, ведь тоже мечтал разрушить Кремль и на его месте построить ч то-то удивительное. Утопии так привлекательны, пока их не начинают воплощать в жизнь.

 А.Б.-Г.: Я учился на архитектора, и мне теперь больно видеть то, что мы видим в Москве ежедневно. Так что Москву можно считать проектом законченным.

 А.К.: Но внешне ваш проект выглядит как супер-декаденс.

 А.Б.-Г.: Нет, нет и нет. Пример Петра I и Санкт-Петербурга говорит о противоположном. Петербург — наиболее удачная реализация Большого проекта, и мы хотим хотя бы приблизиться к его созидательной мощи.

 А.К.: С географией все понятно. Как дело обстоит с архитектурой и дизайном Новоновосибирска?

 А.М.: Мы принципиально не концентрируемся на проблемах жилищного комплекса. Словом «дизайн» мы не пользуемся, предпочитаем говорить «Большой стиль». Новоновосибирск — столица 1000 флагов. Какая-то часть представлена европейской традицией, какая-то — тяготеет к традициям мусульманским. Где-то могут быть и шатры и юрты. Единого стереотипа не может быть, как не сводимы к единому стереотипу традиции Евразии. Каркас — гигантские монументы, расположенные по окружности новой столицы. Большой стиль представлен большими монументами.

 А.Б.-Г.: Монументы монументов! В самом центре континента проявятся духи места большого евразийского пространства.

А.К.: Духи места — это, конечно, здорово. А купец там станет жить?

А.М.: И купец, и художник, и ученый, и артист! Важно, чтобы и китаец, и индус, и иудей — все чувствовали себя здесь комфортно. У каждого будет свое представительство. А сама столица не принадлежит ни к какой традиции и не будет иметь никакой доминанты.

А.К.: В фотографиях, приписанных к Новоновосибирску, я вижу элементы наследия Александра Родченко и Ленни Рифеншталь.

 А.М.: В отличие от Родченко у нас иная телесность. В нашем проекте сам художник участвует своим телом. И отвечает своим телом за результат.

 А.К.: Правильно, «Стиль Уорхол» — тело Анжея Вархолы, погребенное под массой косметики.

 А.Б.-Г.: Тело Уорхола — сущность американского стиля. Мы же создаем фрагмент евразийского стиля. Надо понимать, что два эти стиля никогда не встретятся, ибо традиция самости совершенно иная. В начале девяностых могло показаться, что некий единый унифицированный мир укоренится и в России. Но в этом мире, рожденном Вархолой, по-давляющее большинство художников пустилось в обратном направлении. Все чаще и чаще слышатся призывы к самости, к Большой традиции, к Третьему пути и на уровне утопий, и на уровне экономических моделей. А мы предлагаем визуализацию большого евразийского стиля.

 А.К.: Но Новоновосибирск выглядит очень модно, почти как у Уорхола.

 А.Б.-Г.: Модернистская цивилизация, представленная Вархолой, — ошибочный и тупиковый путь развития человечества. Вообще говоря, и не модернизм был началом ошибки. Отпадение от Большой традиции произошло еще во времена Ренессанса. Именно тогда сравнительно небольшая часть человечества шагнула на боковой путь развития. Все, что не связано с евразийством, — все тупиковое, некорневое, ошибочное.

 А.К.: А почему эти приятные молодые люди из Новоновосибирска держат в руках какие-то вилы?

 А.Б.-Г.: Это новые люди, они заняты заготовкой сена. У нас агрессивно-созидательные технологии.

 А.К.: Понимаю: «картины», написанные в академическом стиле шариковыми ручками, очевидно, требуют серьезной организации труда.

А.Б.-Г.: Академический рисунок не вызывает расслабления. Он дает комплексное объемное видение мира. Это и есть традиция, которая не отменяется ни при каких обстоятельствах.

 А.К.: И как общественность оценивает ваше трудолюбие и упорство?

 А.Б.-Г.: Мы заняты поисками нового стиля и предлагаем его людям. Наша система самоокупаема, только так мы можем наращивать темпы нашего движения. Мы презираем всю эту гнусную зависимость от всяких фондов. Но и частная поддержка — возможный, но не единственный способ осуществления нашего проекта. Большой стиль подразумевает только Большой госзаказ.

А.К.: И тут соглашусь — рынок искусств есть рынок идеологий, а не только рынок объектов.

 А.Б.-Г.: Одну нашу картину приобрел состоятельный патриот. Его квартира выходит окнами на Кремль, и было очень логично повесить в таком месте полотно патриотического содержания. Сюжет такой — атомный крейсер «Аврора» всплывает из подо льдов российской Арктики. Новоновосибирск — часть большого евразийского проекта. А геополитика — это самое модное направление начала нового тысячелетия.

Андрей Ковалев,
Design Illustrated.

ЗАВТРА: «ЯРЧЕ ТЫСЯЧИ СОЛНЦ»

Вся наша деятельность так или иначе посвящена созданию Большого стиля. Здесь амбиции вполне уместны. Большой стиль был, есть и будет, но на какое-то время он исчез из поля зрения — пришла необходимость нового его проявления.

 В искусстве сейчас, как никогда, важны дисциплина и ответственность. В течение всего XX века формировалось новое явление культуры, которое под разными именами — авангард, футуризм, концептуализм, постмодернизм — противостояло традиционным искусствам. Стихийные разрушители — адепты контркультуры — добивались снятия последних запретов, издевались над чувствами верующих и интеллигенции — они творили зло.

И вот случилось невозможное: носители извращенной идеологии пришли к власти. Реалистическое искусство в России объявили реакционным, тоталитарным, мракобесным.

 Сегодняшнее мнимое многообразие художественных форм — результат потери курса, карты, компаса, полюса. Для нас совершенно очевидно существование одной Единственной системы. Иное дело, невозможно в сегодняшнем мире полностью соответствовать канону, но стремление к нему дает энергию, уверенность в завтрашнем дне. Процветание Государства Российского неминуемо связано с торжеством классицизма. Классицизм — искусство Солнца, искусство созидания и полноты, искусство нашей Победы. С одной стороны, эта система взглядов и воплощений, понятная каждому, не нуждающаяся в комментариях; с другой — это аристократическое антибуржуазное явление, в котором можно найти сегодня боевые наступательные свойства. Не умиротворение и конформизм, а атакующий героический военный стиль.

Что же касается нашей сверхзадачи, то это просто озарение. В сегодняшних СМИ какие угодно «образы Родины», в основном негативные. Мы решили создать банк данных, собрать в сетях рабочий архив «Абсолютная Родина» и отдать его людям.
И оба альбома замышлялись как папка в помощь агитатору. В каком-то смысле — это набор плакатов, которые могут быть использованы в неожиданных ситуациях — от несанкционированного митинга до кабинета президента. Это своего рода художественное оружие.

В проекте мы предложили 3-ю столицу России, находящуюся в геометрическом центре Российской Империи. Это новая, интеллектуальная столица, в которой были бы представлены сооружения всех евразийских традиционных конфессий. Мы разработали 24 монумента для этой серии. Пока удалось реализовать шесть. Также мы показали идеального человека, который мог бы жить в этом городе. Миф, утопия, их овеществление — вот что заявлено в проекте «Новоновосибирск». Проект «Полюс» — более детальная разработка этих идей. Скоро выйдет 2-й «Полюс» на русском, китайском и фарси.

 Когда мы выставляли первый раз «ново» в Большом Манеже, реакция публики была очень хорошей, многие фотографировались на фоне «Аполлона на Оби». Наше творчество носит консервативно-революционный характер.

За исключением питерской «Новой академии изящных искусств» Тимура Новикова, по большому счету союзников у нас нет. Я с уважением отношусь к деятельности Глазунова на посту ректора Академии живописи, зодчества и ваяния.

 Академия не имеет аналогов в мире, в чем я имел несчастье убедиться. Иное дело, что его воспитанники никак не реагируют на вызовы современности. Получается самозамкнутая система, не связанная с реальностью. Хотя ценность усилий Глазунова по сохранению «золотого фонда» нашей традиции бесспорна.

На территории современного искусства наш проект — это провокация как таковая, но мы не концентрируемся на провокациях.

Артпровокаторы моментально адаптируются шоу-бизнесом и становятся достоянием системы. А вот попытка серьезного сообщения неприемлема. Доходит до прямых запрещений, до «отлучения» от современного искусства. Либеральная цензура не менее свирепа, чем любая другая. Она по виду мягка, но способна лишить художника главного — возможности заявить. На Западе существуют такие ниши, которые поддерживаются так или иначе фондами, либеральная идеология предусматривает уголки для буйства, более того, эти буяны получают бесконечные гранты. Надо ли говорить, что они не имеют никакого социального веса, резонанса. Они, собственно, деньги и получают за то, чтобы о них никто не узнал. Такая система договоренностей, при которой все понимают друг друга и с кукишем в кармане прекрасно существуют.

Что же касается непосредственно современных художников — то, как правило, равномерно неинтересно. Когда я оказался на выпускной выставке Парижской Академии художеств, то в первый момент действительно решил, что не успели убрать залы до прихода зрителей от мусора. Выпускники подготовили бесчисленные коробки, обмотанные скотчем, стопки оргалита, булыжники, обвязанные веревкой. Тот же нехитрый набор я наблюдал и в Мюнхенской Академии. На сегодняшний день эти Академии больше всего похожи на угрюмые сквоты. Я не вижу смысла в такой деятельности. Бесконечная самопорождающая система, чьим родовым признаком является плоскость, горизонталь, отсутствие третьего измерения. Это производство форм из форм. Такое искусство не вдохновляет «ни на жизнь, ни на смерть, ни на несколько строк». А подобные деятели в России еще менее интересны. В неразберихе последних лет их объявили новым словом, на деле же это слово страшно устаревшее. За бесконечной актуализацией теряется вертикаль, духовный вектор. Пройдет совсем немного времени и то, что казалось авангардным, будет выглядеть наивным. А по тому какое влияние — посредством ангажированных СМИ — оказывает на общество эта группа граждан, подобная деятельность носит разрушительный, катастрофический характер. «Новая академия» издала манифест, разоблачающий актуалистов как тоталитарную секту. Кстати, и по времени совпадают появление в нашей стране американских, корейских и прочих сект и расцвет актуализма.
Главное отличие — наше творчество жизнеутвержающе, мы утверждаем чаемый идеал. Сейчас нужны сверхусилия. Я надеюсь, что наше движение будет шириться. И числом сторонников, и убедительностью результата. Время сейчас такое: убедил — не убедил. Если убедил, значит прав.

Алексей Беляев-Гинтовт.

«МАГИЯ И ПРОПАГАНДА»

Художники Алексей Беляев-Гинтовт и Андрей Молодкин определяют область своих творений как «послезавтра». Они изобретают художественные техники, граничащие с магией, и воплощают в них идеологии, граничащие с пропагандой. Проект «Новоновосибирск», который, после выставок в Большом Манеже, Мраморном зале Русского музея и в парижской церкви Сальпетриер, покажут в Государственной думе, — серия гигантских полотен, на которых шариковой ручкой изображены неоклассические скульптуры для новой столицы Евразии. Над совместным проектом художники работают в Париже, где у Молодкина мастерская. Когда каждый из них сам по себе, Беляев-Гинтовт рисует картины отпечатками ладоней, а Молодкин создает ювелирные объекты на криминальную тему — например, золотые браслеты в виде наручников.

 После серии работ, сделанных вместе с фотографом Глебом Косоруковым, они создали втроем объединение «Фронт Спокойного Благоденствия» («ФСБ»). Встретившись в Москве, Андрей и Алексей рассказали Ольге Кузнецовой о своих проектах, стратегиях и амбициях.

 — Чем вы занимались до того, как встретились?

 Молодкин: Экспериментировали. Например, я делал плачуще картины: рисуешь краской, добавляешь туда соль, и когда появляется влажность, картина намокает. Такая техника на грани магии. Пусть Алексей расскажет романтическую историю о том, как он обгорел, и после этого стал рисовать руками.

Беляев-Гинтовт: Горел, облитый бензином, и после этого изменился рисунок линий на обеих ладонях. Это несложно отследить, ибо я начал писать типографской краской и ладонями немногим до того, и у меня сохранились прежние изображения. А после техника обрела новый смысл.

Молодкин: То есть это уже не просто ручная работа, а магическая практика.

Беляев-Гинтовт: Меня даже приглашали выступать вместе с Кашпировским…

— А как пришло в голову ладонями рисовать?

Беляев-Гинтовт: Когда-то, лет в 19, я поставил себе целью перерисовать Бердслея, и через два-три месяца мне это удалось. Достиг последней для себя объективной высоты — допрыгнул до потолка и заглянул выше. Рисуя тушью, я оставлял на полях отпечатки, которые меня в конце концов заинтересовали сами по себе. Так же примерно возникло рисование шариковыми ручками — техника, в которой мы делаем «Новоновосибирск». Перерисовав Бердслея, я стал пропускать через себя в течение месяца по очередному «изму»: один месяц был посвящен кубизму, следующий экспрессионизму, пока я с помощью шариковой ручки не дошел до фотореализма.

 Молодкин: Я много рисовал шариковыми ручками, служа в армии. Служил в отделе сопровождения воинских грузов, и нас отправляли на 24 часа в командировки, выдав синие шариковые ручки. Такой норматив был: тушенка, шариковые ручка, мыло, крупа. Ручек каждому выдавали по две, а я получал четыре, и можно было проводить долгие часы в поезде, рисуя.

— Почему гигантские полотна нужно рисовать шариковыми ручками?

Беляев-Гинтовт: На фоне большого количества художников, которые занимаются разложением, мы выбрали прямо противоположную стратегию — созидание. Главные признаки созидательного искусства — это неоклассические формы и кропотливая ручная работа. «Новоновосибирск» — генплан новой столицы Евразии, представляющий собой эскизы скульптур — Аполлона с ракетами в колчане, гигантского лебедя, колоса, — выполненные с помощью множества шариковых ручек. Таким образом, классические образы воплощены с помощью самой доступной из возможных техник рисунка.

— Как вы пришли к идее «созидательного искусства»?

Молодкин: Очень важно, что эксперименты, которые каждый из нас производил до встречи, были связаны с так называемой социальностью. Например, в армии я занимался реальной пропагандой: когда делаешь плакат, нужно точно знать, что сказать солдату, чтобы он не боялся умирать. Ленинскую комнату надо уметь сделать так, чтобы он в нее входил и проникался. Все это работа с идеологией. Тем же занимался и Алексей, придумывая проект «Платиновый век».

Беляев-Гинтовт: В отличие от большинства здешних авторов, которые тиражировали узнаваемые техники, у нас было желание высказывать то, что заботит. Каждый из нас совершенствовался в мастерстве, не думая о продажах, не сосредотачиваясь на так называемой художественной карьере, хотя успехи были, и немалые. И вышло, что два мастера сохранились для больших поступков.

 — И какие были поступки?

 Беляев-Гинтовт: В 1993 мы с Кириллом Преображенским построили посвящение Йозефу Бойсу — самолет в натуральную величину, полностью покрытый валенками. Успех был по тем временам колоссальный. Появилось чувство, что я ничем не хуже своих западных сверстников, хотя не получил и тысячной доли доступной им информации — что можно открывать универсальные социальные законы с помощью собственного мироощущения и предлагать эти открытия в виде пропаганды. Движение «Платиновый век» довольно быстро вошло в журналистские практики. Это была заявленная оппозиция понятию «золотая молодежь». «Платиновая молодежь» — это элита не в силу своего происхождения, не дети партийных чиновников, как правило, ничем не замечательные, но обладающие возможностями — а, условно говоря, безродные, но энергичные и талантливые люди.

— Как складывалась ваша выставочная практика на Западе?

Беляев-Гинтовт: Чем больше мы выставлялись на Западе, тем яснее была разница мироощущений россиян и так называемого цивилизованного мира. Мы сталкивались с базовым непониманием и даже раздражением по поводунашей деятельности. Фиксируя эту роковую разницу, мы открыли несколько существенных различий этих миров. Если в начале 90-х могло показаться, что вот сейчас Россия плавно вольется в мировой арт-процесс как равноправный партнер, то скоро выяснилось, что это не так, и чем дальше, тем отчетливее видно, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток.

Молодкин: Мы долгое время пытались завязать диалог, но диалог им не нужен. Им нужны художники в России, которые были бы послушны Западу. Во Франции есть такой город Тулуз, где раз в году проходит фестиваль, и вот однажды этот фестиваль был посвящен истории России. Были все — Комар и Меламид, Кабаков и, как представители нового поколения, мы. Наш проект понравился, и они решили одну фигуру поставить у себя в городе. И вдруг мэр Тулуза невероятно напрягся. Фигура представляла собой ядерный люк, на котором стояла волчица — такая аллегория: голодная волчица и перевернутая чашка.

Беляев-Гинтовт: Athomic Orthodox называлась скульптура — «Ядерное православие».

Молодкин: Мэр напрягся, потому что это было нечто, что выходило за рамки их представления о России. Вся история искусств показывает, что у нас все ненавидят свою страну и ругают. Все художники нормальные, а молодое поколение ненормальное. В то время как американские художники стоят за Америку — и это в порядке вещей. В этой работе нет ни порнографии, ни наркотиков, ни разложения общества — а она воспринималась как провокация. «Как так: им же запрещено!» И они в конце концов отказались, мотивировав тем, что Россия сейчас ведет войну в Чечне, и это может быть понятно неправильно.

 — Но при этом ты работаешь в Париже, и вы много выставляетесь на Западе…

Молодкин: Там огромное количество интернациональных художников и галерей, и ты ощущаешь конкуренцию. Здесь ситуация оторвана от общей площадки. Все-таки мы говорим на интернациональном языке, и нас признают. Другое дело — не хотят слышать.

Беляев-Гинтовт: Впервые мы с этим столкнулись, выставив в 1996 году, в рамках проекта «Платиновый век», копыта в церкви Сальпетриер — уже наблюдалась настороженность и тревога: ситуация выходит из-под контроля. Каждый раз их настораживает созидательный пафос. Напрашивается простой вывод: из России им хотелось бы видеть хаос, разрушение, распад. Неудивительно, что Кулик, Бренер и прочие получают западную поддержку и одобрение — таким образом транслируется общий настрой, нам дают понять, что нужно. Результатом будет действие, равное противодействию.

Молодкин: Ты можешь себе представить: когда художник говорит, что он хочет построить нечто, это пугает — а отрывание голов не пугает! Но реальный диалог как раз и получается, когда ты показываешь то, чего от тебя не ждут. Искусство рождается в процессе противодействия, и западная ситуация дает нам то, от чего можно отталкиваться. Мы нашли идеальную оппозицию и решили ее заточить. Можно сказать, что мы нашли главный образ — образ врага.

— А «союзников» вокруг нет?

Молодкин: На Западе — нет, разумеется. Здесь мы дружим со многими, нас поддерживает Саша Якут.

Беляев-Гинтовт: Мы как раз-таки невероятно воодушевлены свежестью течения. Кабаков говорил про «систему сит» на Западе, которая что-то пропускает или не пропускает, и в конце концов просеиваются только конформисты. Это похоже на советскую цензуру. Признанные мастера соцреализма в советское время — это то же самое, что признанные художники запада на сегодняшний день, заявляю совершенно ответственно, потому что немало сталкивался с КГБ: 4-5 наших первых выставок 85-86 годов были закрыты.

— Почему ваше новое объединение называется «ФСБ»?

Беляев-Гинтовт: Это рабочее название, недавно появилось и неизвестно, долго ли продержится. Но в нем заключена обращенность (посредством образа тайной службы, которая всегда находилась на стороне государства) к образу государства как такового. Могу сказать всерьез, что впервые за всю свою сознательную жизнь я почти во всем согласен с политикой, проводимой в моей стране, и у меня нет желания сопротивляться и держать фигу в кармане. Напротив, я готов прийти на помощь госструктурам.

Молодкин: Мы можем быть Министерством пропаганды. Беляев-Гинтовт: Это мечта. Как-то Лесин, выступая по «Свободе», говорил группе иностранных журналистов, что в Америке ежегодно 3 млрд. долларов отпускается на пропаганду, не считая прямых воздействий, которые оказывают Макдональдс и Голливуд на планетарное сознание, и что он не будет стесняться слова «пропаганда», а приложит усилие к тому, чтобы пропаганда российского образа жизни вошла в обиход.

— Ваши проекты, связанные с модой, — тоже пропаганда?

Беляев-Гинтовт: Мы никогда не занимались модой специально. Просто если посмотреть внимательно на картины известных мастеров, они явят нам идеальные образы модных картин. Там очень важно, кто во что одет. И в этом смысле, не заботясь о модности, мы оказались способными к созданию «модной фотографии». В фотопроектах, сделанных вместе с Глебом Косоруковым, мы тоже исходили из противостояния двух моделей мира — евразийской и американской. В них мода понимается противоположно. Азия — это царство дефицита, и никогда на людей Востока не хватит ни еды, ни одежды, ни социальных благ. Так что понятно ее тяготение к униформе. И мы создали образы униформы, набрав на блошином рынке ничем не примечательную серую мышиную форму. Решили использовать в съемке не огнестрельное оружие, как на американских плакатах, а холодное — мечи, метательные звезды, арбалеты. И вопреки американской традиции выносить на обложки и плакаты лица, лица закрыли.

— Как сложилось сотрудничество с Косоруковым?

Молодкин: Мы так или иначе работали со многими фотографами, но они не совпали по энергетике. А у полноценного проекта должны быть все средства выражения. Живопись и скульптуру представляем мы, музыку — Дмитрий Шостакович, фотографию — Глеб Косоруков.